Она остановилась на мостках, глядя вниз, на темную воду. Диоген, оставшийся стоять позади нее, снова заговорил.

— Какое еще доказательство ты желаешь от меня получить? — спросил он тихо.

64

Констанс долго смотрела на Диогена. Она заметила, что от волнения на его лице выступили бисеринки пота. В его же взгляде она смогла прочесть отчаянную тоску и увидела в нем слабый проблеск надежды — как будто последний горящий уголек в затухающем костре.

Пришло время растоптать этот уголек.

— Доказательство? — переспросила она. — Ты уже представил мне все доказательства твоей любви, — последнее слово она произнесла с тяжелой иронией. — Пожалуйста, установи таймер. Я с удовольствием увижу, как все это взорвется.

— Я сделаю это. Для тебя.

— Я не уверена, что ты сможешь расстаться со своими драгоценными воспоминаниями. Вот и увидим сейчас, — пробормотала она голосом, полным притворной теплоты, — насколько хорошо мы понимаем друг друга. Это правда: мы похожи, очень похожи. Я понимаю тебя, а ты, Диоген, понимаешь меня.

Диоген побледнел. Она увидела, что он тоже вспомнил: это были те самые слова, которые он сказал ей, когда хотел соблазнить четыре года назад.

И затем она стала по-итальянски цитировать строчки стихов, которые он ей нашептывал на ухо, в то время как опускал ее на бархатные подушки кушетки:

«Опускается ночь,

Восходят звезды».

По мере того, как она говорила, его двуцветные глаза окончательно потухли. Констанс наступила на ту самую последнюю искру надежды, и почувствовала ее метафорический хруст под своей пяткой.

После этого лицо Диогена стало меняться, и, в конце концов, его черты медленно исказились ужасающей гримасой веселья. С его губ слетел блеклый, сухой, мрачный смех, который все усиливался, переходя в хриплый и раскатистый.

— Значит, все это было неправдой, — наконец смог выговорить он, вытирая рот, — я был обманут. Меня, Диогена, провели как младенца. Браво, Констанс. Какое представление! Твоя гениальная жестокость превосходит даже мою собственную. Ты оставили меня ни с чем. Ни с чем.

Теперь в свою очередь улыбнулась она:

— Но я все же кое-что оставляю тебе.

— И что же это?

— Эликсир. Прими его: и ты сможешь прожить долгую, очень долгую жизнь.

Наступило затишье, пока они продолжали смотреть друг на друга.

— Нам не о чем больше говорить, — сказала Констанс, отворачиваясь, — Если тебя не затруднит, отвези меня на лодке отсюда.

— Я буду ждать тебя на катере, — хрипло ответил Диоген. — Вначале, мне надо кое о чем позаботиться, — и он вдруг головокружительно рассмеялся. — «В застенок этот, вечный и огромный. Пусть с ужасом глаза твои глядят... Пусть с ужасом глаза твои глядят...» [195]

Закрыв уши ладонями, Констанс развернулась, обошла цистерну по периметру и поднялась по лестнице в сумерки, накрывшие остров.

Он не последовал за ней. Да и она не боялась повернуться к нему спиной — несмотря ни на что, его любовь к ней была слишком велика, чтобы позволить причинить ей вред. Кроме того, ее собственная жизнь не имела для нее сейчас никакого значения.

Она надеялась, что он активирует заряды. Музей вроде этого — физическое воплощение психического расстройства, подобного которому мир за всю свою историю редко видывал — не имел права на существование. Она уничтожила его будущее, а теперь он сам уничтожит свое прошлое. Вот только, в конце концов, хватит ли у него духа довести дело до конца?

Следуя по тропе, Констанс миновала рощу платанов и мангровые заросли и вышла на длинный пляж. В дальнем его конце пирс уходил в вечерние воды, ставшие темно-синими в свете сгущающихся сумерек. Теперь, когда все закончилось, она почувствовала глубокое раскаяние и пустоту. Ее горящая ненависть, ее жажда мести, выжгли себя, и оставили после себя зияющую дыру. Как сложится ее жизнь дальше? Куда она поедет? Чем она будет заниматься? Она никогда не сможет вернуться на Риверсайд-Драйв: после смерти Алоизия, об этом не могло быть и речи. Она осталась совершенно одна в этом мире.

Ее мысли были прерваны шумом от того, что кто-то пробирался сквозь заросли. Она повернулась на звук и из стены мангровых деревьев, появившись неизвестно откуда, вышла молодая женщина: невысокая, подтянутая и с прямыми светлыми волосами. Она шла прямо на Констанс — беззвучно и сосредоточенно, с ножом в одной руке и пистолетом в другой, а на ее лице застыла кровожадная маска.

Захваченная врасплох, Констанс попыталась уклониться от нападения, но в этот момент женщина бросилась на нее. Лезвие клинка ярко блеснуло в вечернем свете, разрезая на ребрах ее платье и плоть, Казалось, в тело воткнули раскаленную кочергу. Констанс вскрикнула и извернулась, впиваясь пальцами в лицо нападавшей, но незнакомка отпрыгнула на песок и развернулась, поднимая пистолет.

65

Как только солнце опустилось за линию морского горизонта, стали быстро сгущаться сумерки. Небольшая байдарка невзрачного оливкового цвета выплыла из-за острова Джонстон-Ки и отправилась в заплыв через неглубокий канал шириной в полмили. А.К.Л. Пендергаст, держа весло в руке, направился к скоплению мангровых островов, находившихся на подступах к юго-восточной оконечности Халсион-Ки. Байдарка скользила по воде, в то время как Пендергаст боролся с веслом, продвигая ее вперед, стараясь соблюдать ритм и не допускать всплесков и опрокидываний. Стоял тихий ноябрьский вечер, цапли низко летали над водой, и их крылья издавали звук, напоминающий на шелест шелка.

Пендергаст знал, что у него очень мало времени: два вертолета спецназа прибудут с военно-морской базы Ки-Уэст менее чем через двадцать минут. Пендергаст не смог убедить Лонгстрита, что подобное массированное нападение не будет эффективно против такого человека, как Диоген. Оно буквально сыграет ему на руку и вполне может привести к смерти Констанс — независимо от того, была ли она его заложницей или соучастницей. Пендергаст находился в мучительном неведении относительно ее душевного состояния, но в одном он был полностью уверен: у нее — в той или иной степени — неуравновешенная психика. По этим самым причинам, во время процесса подготовки операции Пендергаст ускользнул и «присвоил» моторную лодку в гавани Саус-Бич-Харбор. У нее был корпус из углеродного волокна и сдвоенные двигатели, которые в спокойной воде могли производить тысячу лошадиных сил и развивать скорость до девяноста узлов. На Аппер-Шугалоф-Ки он обменял ее на байдарку и тропический гидрокостюм в одном из нескольких магазинчиков по прокату лодок — сейчас уже закрытых. Проблема заключалась в том, что он раньше никогда не ходил на байдарке, и, мало того, что она была чертовски неустойчива и с трудом поддавалась управлению, так, к тому же, он часто плашмя шлепал веслами по воде, в то время как пытался продвигаться вперед.

Наконец, он освоил базовое движение. И это случилось намного позже того, как в его поле зрения прямо по курсу возникло скопление маленьких островков. Фактически они не являлись полноценными островами, как таковыми, но растущие пучками мангры возвышались на мелководье, а их корни образовывали спутанную массу. Пендергаст завел байдарку в канал, укрытый такими зарослями, и привязал ее. После нескольких попыток он сумел довольно тихо из нее выбраться и погрузиться в воду глубиной около двух футов. Он добрался до грузового отсека байдарки и достал наплечную кобуру с его «Лес Баером», закрепил ее, а поверх нее расправил плечики небольшого черного рюкзака «Оспрей».

На небе медленно угасал свет уходящего дня, пока он шел вдоль берега островка. Диаграммы показали, что вода здесь была глубиной не более трех футов, и это оказалось именно так, когда он стал продвигаться вперед, прокладывая себе путь сквозь мангровые завесы. Легкий черный гидрокостюм сделал его почти невидимым в наступающей темноте. Выйдя из зарослей мангровых деревьев, Пендергаст пригнулся, пробираясь по открытому пространству отмели, ведущей к главному острову Халсион. Он вышел из воды на небольшой песчаный пляж и остановился, прислушиваясь. Все было тихо. Тропа, ведущая вглубь острова, о которой он знал по спутниковым снимкам, вела к меньшему из домов. Пендергаст направился по ней и шел, пока не оказался в песчаной зоне, окружавшей дом. Судя по внешнему виду, это был коттедж сторожа, из окна гостиной лился свет. Двигаясь незаметно, Пендергаст подошел к окну, приподнялся и заглянул в него. Пожилой чернокожий мужчина, сидящий в кресле, читал толстый фолиант «Улисс» [196] .